Книгу тэффи свои и чужие модный адвокат

Казалось, будто он подавился бараньей костью. Он автор статьи и распускатель слухов о роспуске первой Думы, статьи, подписанной только двумя буквами, но эти буквы С. Почему двумя, спросите вы. Почему не тремя, спрошу и я. Почему он, нежный и преданный сын, не поместил имени своего отца?

Разве тюрьма, ссылка, каторга, пытки которые, кстати сказать, к моему доверителю почему-то не применялись , разве все эти ужасы могли бы вырвать из его гордых уст хоть слово признания или хоть одно из имен тысячи его сообщников? Нет, не таков Семен Рубашкин! Он гордо взойдет на эшафот, он гордо отстранит своего палача и, сказав священнику: Воскликну же и я его последние слова, которые он произнесет уже с мешком на голове: Защитник повиновался, прося только принять его заявление, что доверитель его, Семен Рубашкин, абсолютно отказывается подписать просьбу о помиловании.

Да это, батенька, курам на смех. Что он делать будет? Ему и говорить-то нечего! Суд прямо направит на прекращение. Он сам предложил свои услуги. И денег не берет.

На скамьях за загородкой томились и вздыхали три молодых парня в косоворотках. В местах для публики — несколько студентов и барышень, в углу два репортера. На очереди было дело Семена Рубашкина. Обвиняемый был уже в зале и гулял перед публикой с женой и тремя приятелями.

Это был один из приятелей Рубашкина.

А была ли белая папаха на предводителе ограбления московского банка? А была ли белая папаха на голове того, кто рыдал от радости в день убийства фон-дер… Впрочем, я уполномочен своим клиентом только в известных пределах. Но и в этих пределах я могу сделать многое. Он повернулся и несколько мгновений указывал рукой на растерянное, вспотевшее лицо Рубашкина. Затем, сделав вид, что с трудом отрывается от величественного зрелища, продолжал:.

Все были оживлены, немножко возбуждены необычайностью обстановки, болтали и шутили. В залу вошел плотный господин во фраке и, надменно кивнув обвиняемому, уселся за пюпитр и стал выбирать бумаги из своего портфеля. Для такого ерундового дела адвоката брать!

Суд, не выходя для совещания, тут же переменил статью и приговорил мещанина Семена Рубашкина к лишению всех прав состояния и преданию смертной казни через повешение. Затем, закусив сосисками и выпив бокал пива, попросил судебного хроникера прислать ему корректуру защитительной речи. В коридоре его остановил господин с перекошенным лицом и бледными губами.

Мы, говорит, за такие дела из принципа беремся. Гонорар нас только оскорбляет. Ну я, конечно настаивать не стал. За что же его оскорблять? Ну, поболтает пять минут. А может быть, еще и пользу принесет. Надумают еще там какой-нибудь штраф наложить, ан он и уладит дело. Обвиняемый сел за свою загородку и оттуда кивал жене и друзьям, улыбаясь сконфуженно и гордо, точно получил пошлый комплимент. Лицо у него стало багровым, глаза выкатились, шея налилась.

Не потому ли, что ему нужны были только две буквы С. Не является ли он представителем грозной и могущественной партии? Неужели вы допускаете мысль, что мой доверитель просто скромный газетный писака, обмолвившийся неудачной фразой в неудачной статье? Вы не вправе оскорбить его, который, может быть, представляет собой скрытую силу, так сказать, ядро, я сказал бы, эмоциональную сущность нашего великого революционного движения.

Он сядет львом, а выйдет стоглавой гидрой! Он обовьет, как боа констриктор, ошеломленного врага своего, и кости административного произвола жалобно захрустят на его могучих зубах. Сибирь ли уготовили вы для него? Я ничего не скажу вам. Я спрошу у вас только: Гершуни, сосланный вами в Сибирь?